Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
надвигались все ближе, и голова кружилась все сильнее. Ужасающие трещины зазмеились по штукатурке, и вот рухнули первые куски потолка – их снесло водой, что хлестала изо рта отца. Она падала и на пляшущего меня. Для меня все слилось воедино. Прошлые Даги и духи урожая. Братья с их ножами. Древние цивилизации и наша красная библиотека. Все было внутри меня, а я был одним из Мучеников. Вот нос отца. Вот его отвратительные усы. Он с грустью взирал вниз. Вот та горящая сигарета – зазубренная балка. Потолок проломился, профиль отца раскололся надвое на лбу. По щеке, вокруг воспаленного глаза поползли черные щели. Потолок взорвался водой, отцовский глаз – фонтаном осколков. Следом оторвало нос – его унесла вода, извергавшаяся изо рта, вниз. И так одну черту лица за другой. Я плясал под дождем, а вокруг осыпалось лицо отца.
Это меня и погубило. От потолка отвалился огромный кусок, составлявший все лицо. Темно-бурое пятно двух-трех метров в диаметре – двух-трехметровый кусок, основа отцовского лика – отделилось от камня единым тяжелым пластом и, подточенное хлещущей водой, рухнуло на пол.
Братья предостерегающе закричали. Я отскочил. Штукатурка меня не задела. Но с тем же успехом могла и задеть. Лицо упало – и его крушение стало, так сказать, финалом моего небольшого танца.
Хлынула вода. Разлетелись, как камни, белые осколки. Отец рассыпался в пыль у моих ног, обдав облаком пыли. Штукатурка размокла, мои ноги и живот покрыл омерзительный раствор – вода и жижа. Жижа была холодной. Потолок был испорчен. Я был потрясен. Грохочущее, внезапное падение отца вызвало тот же эффект, что производит любой резкий звук или неудачный сюрприз: длящийся несколько секунд шок в сопровождении дезориентации.
Этого хватило моим возлюбленным братьям, чтобы подступить, схватить меня со всех сторон, чтобы я не дергался, и бить меня палками, и резать меня ножами.
Я отвернулся к окнам. Стекла уже выглядели не черными, а посеревшими – начало рассвета.
На ухо велели не сопротивляться. Я горевал из-за падения потолка. На меня навалились братья. Что-то прокричал далекий голос – это был одинокий и слепой Альберт: он что-то просил, стуча тростью по своему креслу с набивкой из конского волоса.
Передо мной стоял Зигфрид, и, насколько я понимаю, это его нож первым полоснул мне по животу. Кто-то другой дергал за маску, пытался стянуть ее с головы, потому что, понятное дело, длинный подбородок мешал человеку сзади перерезать мне горло. Он прижимался ко мне всем телом. Я ощущал его ноги своими ногами, чувствовал, как в спину впивается пряжка ремня. Он обхватил меня руками, царапал плечо небритой щекой.
– Кто это? – спросил я.
– Это я. Артур, – ответил он, пока другой брат что-то вливал в раскрашенный рот маски: в рот маски – и мне в губы.
– Глотай, – произнес голос, и я упал на колени.
– Спунер, это ты? – спросил я того, кто лил коньяк мне на лицо.
– Да.
– Объясни, что происходит, – попросил я брата.
Я лакал льющийся напиток, а из пореза на животе, нанесенного Зигфридом, вытекала кровь.
– С тебя снимают маску, – сказал Спунер. – Ты что-то туговато затянул завязки, Даг.
– Простите, – сказал я.
– Рано или поздно справимся, – произнес голос; и этот же голос – вроде бы голос того, кто силился снять маску, – спросил: – Никто не подаст бритву?
Тычки в ребра были больнее глубоких ран в животе и груди. Это же касалось заостренной ножки стола, которая на моих глазах промелькнула в воздухе над маской и ударила меня по руке.
В нашем обществе считается, что отца превосходит, переживает и в этих и во всех других отношениях убивает его сын.
Но, по-моему, на самом деле все не так. На самом деле, по-моему, это отец всегда убивает сына. Разве нельзя со всеми основаниями сказать, что всякий человек умирает смертью, уготованной для него отцом?
Я ужасно устал. Я ужасно выбился из сил, ужасно хотелось спать. Наша ночь кончалась. Я был рад, что меня поддерживают братья, в нашей красной библиотеке.
– Мне холодно, – прошептал я тому, кто держал меня за руку. Я чувствовал запах перегара из его рта.
– Пожалуйста, закройте окна, Дагу холодно, – попросил он других.
И один из моих братьев действительно прошлепал через лужи, льды и снега к высоким окнам. Я слышал, как они задвигаются одно за другим. Из-под стола наблюдал доберман. Над головой кружили летучие мыши. Куда же все-таки, черт подери, делась овчарка Чака? Братья на ковре – братья, получившие уколы, – ожили, пришли в движение, зашевелили руками и ногами, стали вздыхать. Встречали новый день. У меня же не было ни шприцев, ни лекарств. Все кончилось.
Хотя бы сердце еще билось в груди. Маску сняли, и я снова стал Дагом, и где-то меня резал нож.
Прежде чем закрыть глаза, я взглянул в сторону камина. Отрадно было увидеть, что в нем горит огонь.
И правда, ничто не успокаивает нервы и не восстанавливает порядок в доме так, как огонь в очаге.
Об авторе
Дональд Антрим – постоянный автор The New Yorker и стипендиат Национального фонда искусств, Мемориального фонда Джона Саймона Гуггенхайма и Нью-Йоркской публичной библиотеки. Проживает в Нью-Йорке.
Над книгой работали
Руководитель редакционной группы Анна Неплюева
Ответственный редактор Дарина Андреянова
Литературный редактор Мария Гинзбург
Арт-директор Алексей Богомолов
Дизайн обложки Наталья Савиных
Корректоры Лилия Семухина, Елена Сухова
В макете использованы иллюстрации по лицензии Shutterstock.com
ООО «Манн, Иванов и Фербер»
mann-ivanov-ferber.ru
Сноски
1
Пер. Е. Калашниковой. Прим. пер.
2
Сторонники свободной морали в XVII – XVIII вв. Прим. ред.
3
Смотровая площадка в форме купола, с которой открываются дальние виды. Прим. ред.
4
Подвид северного оленя. Прим. ред.
5
John Barleycorn – народная песня. Ее герой олицетворяет собой ячмень и алкогольные напитки, которые производятся из ячменя, – пиво и виски. Прим. пер.
6
Механический инструмент из закрепленных колоколов. Прим. ред.
7
Этнический мотив декора, встречающийся в Турции и Индии. Прим. ред.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
